Неточные совпадения
«А сам небось молчишь!
Мы не в тебя, старинушка!
Изволь, мы скажем:
видишь ли,
Мы ищем,
дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошеной волости,
Избыткова села...
Но,
увидевши, что дело не шло и не помогло никакое накаливанье,
дядя Митяй и
дядя Миняй сели оба на коренного, а на пристяжного посадили Андрюшку.
Впрочем, дело кончилось между ними самой тесной дружбой:
дядя лысый Пимен держал в конце деревни знаменитый кабак, которому имя было «Акулька»; в этом заведенье
видели их все часы дня.
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не
видяИль предузнав издалека
Кончину
дяди старика.
Борис. Я один раз только и был у них с
дядей. А то в церкви
вижу, на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она молится, кабы ты посмотрел! Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится.
— Вот
видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о
дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Ну, полно, Евгений. Историю моего
дяди. Ты
увидишь, что он не такой человек, каким ты его воображаешь. Он скорее сожаления достоин, чем насмешки.
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал,
вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то
дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они… Солдаты — работают, а они смотрят…
Тут Самгин
увидел, что старик одет празднично или как именинник в новый, темно-синий костюм, а его тощее тело воинственно выпрямлено. Он даже приобрел нечто напомнившее
дядю Якова, полусгоревшего, полумертвого человека, который явился воскрешать мертвецов. Ласково простясь, Суслов ушел, поскрипывая новыми ботинками и оставив у Самгина смутное желание найти в старике что-нибудь комическое. Комического — не находилось, но Клим все-таки с некоторой натугой подумал...
— Он говорит, что
видел там
дядю Хрисанфа и этого… Диомидова, понимаешь?..
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив
дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем встал и пошел по комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его в глазах Самгина, он уже не мало
видел людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая в них обыкновенное человечье и будничное.
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что
видела террориста, ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то —
дядя мужа ее. Заезжала я к ней, — лежит, нездорова, устала.
Варвара молчала, но по глазам ее Самгин
видел, что она была бы счастлива, если б он сделал это. И, заставив ее раза два повторить предложение Анфимьевны, Клим поселился в комнате Лидии и Любаши, оклеенной для него новыми обоями, уютно обставленной старинной мебелью
дяди Хрисанфа.
—
Видишь? — поучал
дядя Хрисанф. — Французы. И они тоже разорили, сожгли Москву, а — вот… Мы зла не помним…
Прейс молчал, бесшумно барабаня пальцами по столу. Он был вообще малоречив дома, высказывался неопределенно и не напоминал того умелого и уверенного оратора, каким Самгин привык
видеть его у
дяди Хрисанфа и в университете, спорящим с Маракуевым.
—
Видишь ли, мы все — Исааки. Да. Например:
дядя Яков, который сослан, Мария Романовна и вообще — наши знакомые. Ну, не совсем все, но большинство интеллигентов обязано приносить силы свои в жертву народу…
Это было странно
видеть, казалось, что все лицо
дяди Хрисанфа, скользя вверх, может очутиться на затылке, а на месте лица останется слепой, круглый кусок красной кожи.
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не рассказал Пояркову о
дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что
видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
— Я не очень стар и
видел свет, — возразил
дядя, — ты слыхал, что звонят, да не знаешь, на какой колокольне.
Года через полтора он приехал в Москву, мне хотелось его
видеть, я его любил за крестьян и за несправедливое недоброжелательство к нему его
дядей.
По крайней мере, матушка,
видя, как он дружит с
дядей Григорием Павлычем, не без основания подозревала, что последнему известно многое, что не только для нее, но и для дедушкиной «крали» оставалось скрытым.
Дедушка приказал с утра наловить в пруде карасей для завтрака, а
дядя,
увидев рабочих, идущих с неводом, отменил приказание и послал людей на сенокос.
Подходившего ко мне
дядю, в светлом костюме и соломенной шляпе, я
видел точно чужого, незнакомого человека во сне…
Это меня смущало: трудно было признать, что в доме всё хорошо; мне казалось, в нем живется хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату
дяди Михаила, я
видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно...
Нужно бежать вниз, сказать, что он пришел, но я не могу оторваться от окна и
вижу, как
дядя осторожно, точно боясь запачкать пылью серые свои сапоги, переходит улицу, слышу, как он отворяет дверь кабака, — дверь визжит, дребезжат стекла.
Притаившись, я соображал: пороть — значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и бить — одно и то же, видимо. Бьют лошадей, собак, кошек; в Астрахани будочники бьют персиян, — это я
видел. Но я никогда не видал, чтоб так били маленьких, и хотя здесь
дядья щелкали своих то по лбу, то по затылку, — дети относились к этому равнодушно, только почесывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их...
— А
видишь ты, обоим хочется Ванюшку себе взять, когда у них свои-то мастерские будут, вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят. А еще боятся, что не пойдет к ним Ванюшка, останется с дедом, а дед — своенравный, он и третью мастерскую с Иванкой завести может, — дядьям-то это невыгодно будет, понял?
Вспоминая эти сказки, я живу, как во сне; меня будит топот, возня, рев внизу, в сенях, на дворе; высунувшись в окно, я
вижу, как дед,
дядя Яков и работник кабатчика, смешной черемисин Мельян, выталкивают из калитки на улицу
дядю Михаила; он упирается, его бьют по рукам, в спину, шею, пинают ногами, и наконец он стремглав летит в пыль улицы. Калитка захлопнулась, гремит щеколда и запор; через ворота перекинули измятый картуз; стало тихо.
На пол валилась одежда, мешая мне
видеть Ивана; я вылез, попал под ноги деда. Он отшвырнул меня прочь, грозя
дядьям маленьким красным кулаком...
Они
видели только, что
дядя Максим, окруженный синим дымом, просиживает по временам целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми густыми бровями.
Я сказал этим бедным людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его
дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти,
видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего
дяди…»
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой на завалинке все сидела: боялась ему на глаза попасть. А тут Петрунька спать захотел… Я его в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в стене проделана, — в оконце-то и
вижу, как через огород человек крадется. И
вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака на стенку и плещет. Испугалась я, хотела крикнуть, а гляжу: это
дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
К разговаривавшим подошел казачок Тишка, приходившийся Никитичу племянником. Он страшно запыхался, потому что бежал из господского дома во весь дух, чтобы сообщить
дяде последние новости, но,
увидев сидевшего на скамейке Самоварника, понял, что напрасно торопился.
Прошли еще две недели, а листки все в моем бюваре.Не знаю, когда они до вас доберутся. Сегодня получил письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось
увидеть; он проехал из Тюмени на Тобольск. Видно, он с вами не видался: от вас нет ни строчки. А я все надеялся, что этот молодой союзник вас отыщет и поговорит с вами о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его
дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Твой
дядя [Так называла Аннушка Пущина своего отца лично и в письмах — до самой его кончины.] заранее радуется, когда опять тебя
увидит. К тому времени ты все-таки будешь хорошо знать, что я, старик, буду у тебя снова учиться.
Читаю на русском перевод «Хижины
дяди Тома» при первом номере «Современника». Перевод «Русского вестника» лучше, но хорошо, что и этот выдан вдруг сполна. Там публика должна ждать несколько месяцев. Я думаю, помещики и помещицы некоторые
увидят, что кивают на Петра. [То есть русские издатели романа Бичер-Стоу имеют в виду отечественных помещиков-крепостников.]
Опасения доброго Александра Ивановича меня удивили, и оказалось, что они были совершенно напрасны. Почти те же предостережения выслушал я от В. Л. Пушкина, к которому заезжал проститься и сказать, что
увижу его племянника. Со слезами на глазах
дядя просил расцеловать его.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в городе и,
видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было выйти увольнение от службы;
дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Я уже
видел свое торжество: вот растворяются двери, входят отец и мать,
дяди, гости; начинают хвалить меня за мою твердость, признают себя виноватыми, говорят, что хотели испытать меня, одевают в новое платье и ведут обедать…
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда
увидел себя перенесенным совсем к другим людям,
увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда
увидел любовь к себе от
дядей и от близких друзей моего отца и матери,
увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я
увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое
дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
На дворе радостным лаем встретили нас Сурка и Трезор (легавая собака, которую я тоже очень любил); я не успел им обрадоваться, как
увидел, что на крыльце уже стояли двое
дядей, Ерлыкин и Каратаев, и все четыре тетушки: они приветствовали нас громким вытьем, какое уже слышал я на дедушкиных похоронах.
Видя такую мою охоту,
дядя вздумал учить меня рисовать; он весьма тщательно приготовил мне оригиналы, то есть мелкие и большие полукружочки и полные круги, без тушевки и оттушеванные, помещенные в квадратиках, заранее расчерченных, потом глазки, брови и проч.
Дядя, как скоро садился сам за свою картину, усаживал и меня рисовать на другом столе; но учение сначала не имело никакого успеха, потому что я беспрестанно вскакивал, чтоб посмотреть, как рисует
дядя; а когда он запретил мне сходить с места, то я таращил свои глаза на него или влезал на стул, надеясь хоть что-нибудь
увидеть.
Нашу карету
увидели издали, когда она начала спускаться с горы, а потому не только тетушки и
дяди, но вся дворня и множество крестьян и крестьянок толпою собрались у крыльца.
— Я не ее и
видеть ездил, а
дядю, которого рожденье сегодня.
Паша припомнил, что дом этот походил на тот домик, который он
видел у
дяди на рисунке, когда гостил у него в старом еще доме.
«Стоило семь лет трудиться, — думал он, — чтобы очутиться в удушающей, как тюрьма, комнате, бывать в гостях у полуидиота-дяди и
видеть счастье изменившей женщины!
— Поступаю еще!.. В гимназии экзамен выдержал… Вам лучше, я
вижу,
дядя.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что все эти слухи были одни только пустяки, вдруг промелькнула в голове Павла, так что он в комнату
дяди вошел с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее
увидит, — но, увы,
увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.